— Ира! Швы смотреть!
— Где, Ван-Ваныч?
— Брюшину.
Июньское утро сверкало за окном — за спиной профессора. Дождь лил ночь напролет. Светило солнце, а с деревьев еще капало.
— … Эт-та что такое?! — шепотом спросил Ямщиков.
— Соединительная ткань, — пискнула Ира.
— У, академик… Поди сюда. Слушай. Никого к больному не допускать! НИКОГО! Сма-атри…
— Посмотрю, Иван Иваныч, — пропищала Ира. По ее лицу было видно — умрет, никого не пустит…
Ямщиков стремительной носорожьей побежкой покатился к административному корпусу и через минуту был в кабинете профессора Потосова, директора Института Скорой помощи.
— Дорогому гостю! — удивленно пропел директор.
Ямщиков пренебрег его удивлением и спросил:
— Смотрел вчерашние операции?
— Пока администрирую. Что? Были происшествия?
— Происшествия? Зачем же?.. Были операции… — отвечал Ямщиков. — Поинтересуйся, — и положил на стол тетрадочку — историю болезни.
Черные, по-восточному изогнутые брови профессора Потосова полезли вверх и согнулись, как вопросительные знаки.
— Довезли из Караваева?! — воскликнул директор.
— Так точно. Я прооперировал.
— Печень?
— Все. Печень, череп, ребра извлек. Ноги сколотил. Руку еще. Пузырь зашили…
— Ты отчаянный человек, Иван! Ночью он умер, конечно?
— Живет.
— Ну и здоровяк!.. Поздравляю, Иван! Рискнул — выиграл!
— Ты не прыгай, — сказал Иван Иванович. — Помнишь, был секретный циркуляр? Здесь читали, в твоем кабинете?
— Что-то помню, — выжидательно сказал директор.
— Ничего ты не помнишь… Не бреши. Приказано сообщать о случаях ускоренной регенерации тканей. Где этот циркуляр?
— У меня в сейфе. Скажи, при чем циркуляр? Очень здоровый человек, выжил, — спасибо ему! Помнится, году в сорок третьем…
— Ты подними циркуляр, — перебил Иван Иванович.
Директор полез в сейф. А профессор Ямщиков навалился животом на край стола и хрипло зашептал:
— Утром… утром, — понимаешь, — полчаса назад приходим с Ирой… Живой… Хорошо… Храпит, как извозчик. А брюшина зажила!
— Что, что?
— За-жи-ла! На уровне пятого дня. Чисто. Хоть швы снимай… — Иван Иванович повертел толстыми пальцами, подыскивая еще сравнения. — Хоть хвойную ванну ему прописывай! Челюсть срослась!
Между тем профессор Потосов извлекал из сейфа последовательно: обломок человеческой кости, коробку с танталовыми шурупами — для свинчивания костей же, коробку сверл, бутылку спирта и, наконец, папку с бумагами. В ней отыскал циркулярное письмо, начинающееся словами: «Всем больницам, госпиталям, станциям «Скорой помощи»…»
Они прочли документ. Потосов опустил его на стол — текстом вниз, — набрал телефонный номер.
— Алло! С кем я говорю? Так, правильно… А это говорит профессор Потосов, директор Института «Скорой». Да, по письму. Вчера. Мужчина. После авто. Я говорю, после автомобильной катастрофы. Да. Нет, он спит. Наркоз у него. Да. Да. Договорились…
Из ворот Центра выехали машины с оперативными сотрудниками и, избирая скорость, ринулись к бульварам. За ними — госпитальный «раф». Старшим отправился Ганин. Начальник Центра руководил операцией из своего кабинета, по радио. Он сидел, покусывал ноготь и отмечал время. Машины вышли через семь минут после звонка Потосова. Въехали во двор Института Скорой помощи еще через девять минут. Итого шестнадцать. Врачи — во главе с Анной Егоровной — прямо от ворот, подхватив в машину Ямщикова, помчались к операционному корпусу. Офицеры оперативной группы сопровождали «раф» до операционного корпуса, а там разделились. Пятеро обеспечивали охрану врачей, двое остались на связи, а еще трое поехали дальше, в глубину институтского сада, к каптерке, где хранится одежда пациентов. Через двадцать шесть минут после начала операции Зернов услышал голос Ганина:
— Первый, первый!.. Докладывает Павел. Обнаружено! Повторяю — обнаружено! Прием!
— Первый к Павлу. Изъять все личные вещи раненого. Доставить немедленно, на третьей машине. Допросить гардеробщицу — не спрашивали ли одежду до нас. Связной? Доктора мне. Прием.
— Связной к Первому. Доктора вызываю. Павел передает — третья машина вышла в хозяйство.
Две длинные минуты — пауза. Затем голос Анны Егоровны:
— Первый, я доктор. Слушаю.
— Что скажете о раненом?
— Фортуна, товарищ Первый. Он!
— Транспортабелен?
— Он здоровей нас с вами, — сказала Анна Егоровна. — Хитрющий мужик. Притворяется коматозным.
— Не понял. Прием.
— Симулирует глубокую потерю сознания.
— Понятно. Готовьте к транспортировке.
— А его не отдадут, — сказала Анна Егоровна.
— Об этом позаботится Павел, — сказал Зернов. — Конец… Связной, дайте Павла! Прием…
Но, отпустив кнопку микрофона, Зернов опять услышал голос Анны Егоровны:
— Первый! Вы учтите, здесь Иван Ямщиков. Он скандал устроит… Ему на вашего Павла, знаете…
Как всякий старожил Н., Зернов был наслышан о профессоре Ямщикове. О его мастерстве, почти сказочном, и о неукротимом характере. И когда госпитальная машина вернулась во двор Центра, из нее вышел первым Ямщиков. Он протопал по служебной лестнице в больничку, не отставая от носилок, на которых несли «апостола». Лишь на таких условиях он согласился выпустить волшебного пациента из операционного бокса.
Ровно через час после выезда группы в кабинете Зернова состоялось совещание. Героем его был не «апостол» — с ним-то все было ясно. Посреди стола лежал зеленый цилиндрик в палец длиной. Рядом — пять голубоватых кристаллов. Первая добыча Центра.